Содержание → Горький Максим Тюрьма → Часть 2
- Вы меня. .. куда? - добродушно спросил Миша.
- Ввв - часть. .. - сквозь зубы ответил околоточный, и лицо у него болезненно вздрогнуло.
- Вас - ударили? - сочувственно осведомился Миша.
- 3-зуб болит. .. чёрт! - промычал околоточный, ткнул извозчика кулаком в спину и злым, истерическим голосом заныл: - Да поезжай ты скорее. .. будь проклят!
Извозчик - седой, маленький старик - повернул к нему лицо и, ласково моргая красными слезящимися глазами, утешительно сказал:
- По-спеем, ваша благородия. .. в тюрьму не в церкву, никогда не опоздаешь. ..
- Поговори у меня! - прошипел околоточный. Извозчик пугливо задёргал вожжами и забормотал на лошадь:
- Эх ты. .. н-ну. ..
По улице, в густом, липком тумане, суетливо мелькали тёмные фигуры прохожих - казалось, что они сбились с дороги в этой серой, влажной мгле и беззвучно, тоскливо мечутся, не зная, куда идти. С глухим шумом и воем проносились вагоны трамвая, под колёсами у них вспыхивали злые, синие искры, а внутри вагонов сидели чёрные люди. Непрерывно звучал усталый лязг подков по камням мостовой, появлялись жёлтые огни фонарей, растерянно вздрагивали и, ничего не освещая, - исчезали, проглоченные туманом. Резиновые шины пролётки торопливо подпрыгивали по неровной мостовой, и в груди Миши тоже что-то начало дрожать мелкой, неприятной дрожью.
У ворот полицейской части кто-то низенький, толстый и серый, как туман, сказал сиплым, равнодушным голосом:
- Эге! Ще одного привезли? А местов - вже нема! .. Их благородие казали - нехай возют прямо у тюрьму. ..
- Чтобы черти побрали. .. - застонал околоточный и вдруг, повернув к Мише страдальчески сморщенное лицо, укоризненно заговорил:
- Вот, господин студент. .. да-с! Говорите тоже - мы за народ! .. а. .. а больной человек должен возить вас. .. несмотря ни на что!
И, резко отвернувшись, он крикнул извозчику:
- Ты! Ну. .. в губернскую! ..
Мише хотелось рассмеяться, но, не желая обижать больного человека, он сдержался, помолчал и потом ласково заметил:
- Вы бы - креозотом. ..
Околоточный не отозвался. И уже только у стены тюрьмы, слезая с пролётки, он уныло проговорил:
- Пробовал и креозотом. .. не помогает! .. Пожалуйте!
В тюрьме тоже не оказалось свободных мест, Мишу посадили в небольшую камеру для уголовных. Седой, высокий надзиратель, с длинным лицом, острой бородкой и бесцветными, неподвижными глазами, с громом запер толстую грязную дверь и, наклонясь к прорезанному в ней круглому окошечку, сказал, точно в рупор, глухим, ровным голосом:
- Ежели что занадобится - позовите. ..
Юноша осматривал камеру. У двери, с левой стороны, тяжёлым треугольником выступала печь, к ней плотно примыкали покатые грязные нары на четверых; они тянулись по всей длине стены до окна, заделанного толстой железной решёткой. Между нарами и правой стеной оставалось свободное пространство, шириною аршина в полтора, кроме нар в этой грязной, угрюмой комнате - ничего не было. Иссечённый трещинами каменный свод изгибался тяжёлой аркой, опускаясь у левой стены почти до уровня нар. В самой высокой точке свода горела покрытая пылью электрическая лампочка, освещая стены, покрытые пятнами от раздавленных клопов и какими-то надписями.
Над нарами около печи были начертаны, должно быть гвоздём, столбцы цифр - кто-то слагал, делил и множил их, заполняя этим пустоту дней, проведённых здесь. На тёмном пятне высохшей плесени крупными буквами было написано:
